Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы… - Павел Проданов

Чарли прервал свой монолог, чтобы опрокинуть рюмку виски.

– Люди странные, – заметил я. – Думают, что будут жить вечно, а живут так, будто завтра умрут.

– Поясни? – отозвался Чарли, утерев рот рукавом рубахи.

Я взглянул на дно собственной рюмки.

– Все мечты они откладывают на потом, думая, что впереди вечность, но при этом торопятся жить, – сказал я и опустошил емкость, ощущая, как виски проваливается по пищеводу в желудок, обжигая плоть изнутри.

Чарли усмехнулся.

– Мы – белки в колесе индустриализации, – он налил еще, – Бежим по дороге, не имеющей конца.

– Пока, кто-то не поцелует своего парня, ведущего автомобиль, – подметил я, и снова выпил.

Чарли не разделил моей ухмылки. Он достал помятый клочок бумаги из кармана клетчатой рубахи, и взглянул на него. Затем, бросил черно-белую фотографию на стол. С потертой бумаги на меня смотрели две улыбающиеся, с курчавыми светлыми волосами, в веснушках девочки-близняшки.

2

– Ты, пришибленный, Марти, – говорит Каролин, натягивая розовую кофточку с короткими рукавами, – я не устану это повторять. Все твои попытки научить людей жить, оттого, что сам этого не умеешь. Понимаешь? – Ее голос звонко отражался от зеркального потолка их с Жаком спальни. – Не будь ты моим братом, летел бы уже с лестницы к чертям.

– О, – тяну я, – так мне повезло!

Я нахожусь в обители наслаждений Каролин Монсар, а так же кучи других людей, тех, кого захочет усладить моя сестра. Эта тридцатипятилетняя сука носит фамилию мужа, но выносить его ребенка… «Мое тело слишком хорошо, чтобы его растянуло, раздуло и разнесло, в конце концов», – говорит она на этот счет. Так что в ее рационе непременно можно найти горсти «противозачаточных». Карл Дьерасси в голове этой особы аплодирует стоя. Каролин считает, что дело Жака зарабатывать деньги, а ее дело их тратить. Она с легкостью овладевает воображением других мужчин, и они уже хотят всю жизнь зарабатывать для нее деньги, но так считает она. Каролин готова тратить кучу денег на украшения, модную одежду, и прочие атрибуты, подчеркивающие красоту, тогда как Жак старается вкладывать в образование и воспитание его дочери. Да, у Жака дочь, а у Каролин ее нет.

– Я договорилась с владельцем местного бара, – уведомляет Каролин, закалывая прядь густых волнистых волос, – тебя возьмут в качестве бармена. Первое время поработай там, пока сам не определишься.

Я сверлю взглядом спину сестры-стервы. Сестра-стерва любуется на себя любимую в зеркало, обильно орошая волосы лаком. Мне хватит и постоянного общения с тонущими в алкоголе, так что вряд ли я сменю работу в ближайшее время.

– Там, в гараже, у Жака стоит мотоцикл, посмотришь. Помню, в детстве, тебе нравились, – продолжила она.

– Да, припоминаю, – согласился я. Интересно, что еще она помнит обо мне из детства? Мы виделись незадолго до смерти отчима, а мне тогда было двенадцать. – Ты ходила к врачу, – заметил я, – что он сказал?

– Скорее всего, у тебя генерализованная, или как-то так, амнезия, – ответила Каролин своему отражению в зеркале.

И в детстве мне случалось забывать какие-то события, но то всего лишь минуты, максимум часы. Сейчас в моей голове отсутствуют, или же заблокированы сознанием последние пять лет.

– Доктор надеется, что память к тебе вернется, хотя бы частично, – добавила она, взяв с кровати глянцевую сумочку фиалкового цвета.

Дверь, ключ, шаги по лестнице, поток свежего воздуха в лицо – мы перемещаемся из квартиры в Бьюик Ривера 66-го года Госпожи Монсар бордового цвета – единственное, что досталось ей от первого брака. Солнце, как и миллионы лет назад, жжет это место беспощадно, стараясь выжечь все, пока не наступила осень. Редкие облака плывут до странности низко. Но неподалеку начинаются болота, и осадки здесь очень частое явление. Такой вот парадокс.

– Каролин, ты знаешь от чего так низко облака? – вдруг спрашиваю я, захлопывая за собой дверцу автомобиля.

Каролин высунула голову в открытое окно и посмотрела на небо, будто пытаясь найти там ответ.

– На кой черт мне это знать?

Она всунула голову в машину и, вопрошающе, посмотрела на меня.

– Всему виной высокая влажность, – проговариваю я, будто что-то жую. Отчего-то моя челюсть не попадает зубом на зуб, но от чего именно я не помню. Видимо это один из подарков тех пяти лет – черной дыры в моем сознании.

Каролин сунула ключ зажигания в надобное место.

– Загородный дом стоит у болот, – напомнила она. – Там с сыростью бороться бесполезно. Жак три раза пол менял за последние пять лет в этом проклятом домишке.

«Пять лет» – для меня эти два слова вместе стали магическими.

– От влаги что угодно рыхлеет и разрушается, – поддерживаю я.

– Здесь всегда повышенная влажность, – заканчивает Каролин и запускает мотор поворотом ключа.

Я смотрю в окно на цветущие клумбы у дома. Они то, как раз наоборот – живут, не разрушаются. Мой взгляд плывет дальше по улице. Он останавливается на девушке, волосы ее черны как ночь, залитые солнечным цветом, они кажутся металлическими. Дама снимает солнцезащитные очки причудливой формы и смотрит на меня. Из ее губ надувается жвачный пузырь, а затем лопается. Потом девушка теряет ко мне интерес, садится на велосипед и уезжает.

– Влажность… То-то люди здесь гнилые, – говорю я больше себе, нежели своей сестре.

Каролин сдает назад. Наехав на бордюр, она остановилась, дернула рычаг коробки передач, похожий на трость для стариков, и вывернула на дорогу.

На автостраде, где-то среди густого леса, меня начало клонить в сон. Мне приснился парк и дети. Я отчетливо видел светловолосую девчушку лет четырех. Она смеялась, а я качал ее на качели. Я толкал качели сильнее, девочка взмывала вверх и устремлялась вниз, разрываясь звонким смехом. Ветер теребил ее волнистые пряди. Моя душа радовалась, как никогда. Вдруг я почувствовал чью-то руку на плече. Обернувшись, я увидел женщину, но черты ее лица не складывались в четкий образ. В моей душе вспыхнул гнев.

– Вот, ты тоже считаешь меня сукой? – услышал я сквозь сон голос своей сестры.

Открыв глаза, обнаружил, что уже опустились сумерки. Мир вокруг «бьюика» приобрел единый темно-серый цвет.

– Да все мужчины считают женщин суками, – отвечаю я, зевая во весь рот. – В той, или иной степени. Шопенгауэр писал о женщинах, как о нижестоящем поле, и считаться можно лишь с его слабостью. А такие вещи, как почтение или благоговение перед женщиной, поведение недостойное мужчины, что это – роняет нас в ваших глазах.

– Тебя так шпарить в церковной школе научили?

– Такому в церкви не научат, – ответил я. – Но как ни странно, библия вторит ему. Женщина создана не как равная, а в подчинение мужчине.

– Тогда Бог тот еще женоненавистник, – повышенным голосом констатировала Каролин.

– Все женщины стремятся быть равными мужчинам.

– О, я иногда так хочу подчиняться, – замечтавшись, проговорила моя сестра. Я пропустил мимо ушей.

– Но глядя на феминисток, борющихся за равные права, выставляя напоказ сиськи, – продолжил мысль я, – склонен согласиться со всеми остальными мужиками: вы – те еще суки. За два месяца, что жил у вас, скольких мужиков я видел? Твоя любвеобильность – дамоклов меч, зависший над вашими с Жаком отношениями, тебе не кажется? И рано или поздно он опустится. Это вопрос времени.

– Но ты же не трепло?

Каролин уставилась на меня испытующим взглядом.

– Мне плевать, – ответил я. – Меня больше интересует, что со мной творилось последние пять лет.

Удовлетворенная ответом, она начала нарочито следить за дорогой, показывая, что разговор окончен. Я тоже уставился в окно, в темноту, где в сумеречном тумане призраком прятался болотный мир. Деревья виднелись лишь черной тенью на сером фоне. Когда из-за облаков показывалась луна, то туман, повисший среди деревьев, вбирал в себя призрачный лунный свет, и все вокруг приобретало вуаль таинственности, окутавшую трясину. Болото – место, где человеческое воображение может видеть загадочное, таинственное, а разум допускать возможность его существования.

Вдруг, сквозь завесу тумана, я увидел огоньки. Бледно-синими светлячками они плавали над травами-призраками. Огоньки притягивали взгляд, и сумерки вокруг этих светлячков расступались, отдавая пространство для бледного свечения.

Я взглянул на Каролин. Та вела машину, и смотрела на дорогу.

– Погляди, – сказал я, – там голубые огоньки, на болоте!

Когда я вновь посмотрел туда, где еще секунду назад происходило нечто таинственное, то с удивлением осознал – огоньков нет.

– Ничего там нет, кроме тумана, – ответила сестра скептическим голосом. – Ты переутомился. Помню, наша бабка, потерявшая вторую дочь, рассказывала об этих огоньках. Она говорила, что это души умерших детей. Мать же, называла ее ополоумевшей, пока Лиза не умерла. А потом, сама стала ходить на болото, встретиться с духом Лизы, каждый день ходила, пока в психушку не загремела. А мы с тобой, когда играли на болоте, ничего сверхъестественного не видели, помнишь?